Газета « Вечерний Николаев » 24 февраля 1996 года.
Поэт Эмиль Январёв
Притча о скрипаче
пунктир-реквием
Дом, в котором жил друг моего детства Женька Фишов, давно снесён . На его месте стоит массивная коробка какого-то «ящика». Дом , о котором я пишу, соседствовал с танцевальной площадкой, и по вечерам мы глазели, как за оградой кружились с молоденькими офицерами послевоенные скромно одетые девушки. «На скамейке, где сидишь ты, нет свободных мест...»- «Сыграй мне «Лунную рапсодию...»- «Вот тогда прогоним фрица, будет время- буду бриться...» Всё это мы знали наизусть.
И я , и Женька учились в 37-й школе, часто смывались с уроков, особенно на такие боевики, как «Иван Никулин, русский матрос». К нам присоединялись и Юра Маковиз, и два Сергея- Бузник и Вольский, и Гера Жирнов, и Давид Бык.
На многих – шинели, купленные на «тульче», на Женьке дырчатое пальто, из каждой дыры торчит кусок ваты. Но кому какое дело, что на нас надето.Мы идём на «Ивана Никулина», опять увидим Переверзева и Чиркова, и Женька, который играл на скрипке и обладал абсолютным слухом, пока мы идём, ухитряется напеть чуть не всю партитуру фильма. Но нас не так трогала партитура, как песня : «Он стоял.Тельняшка полосатая пятнами густыми запеклась...»
Сколько помню Женьку, столько вижу его со скрипкой, прижатой подбородком к плечу ( на шее у него было несводимое бурое пятно от постоянных упражнений ).
Я наизусть знал и «Песню без слов» Чайковского, и что-то из Брамса, и что-то даже из Вивальди! Гораздо позже я понял, как прав был Бабель, который писал, правда,про Одессу, но и к Николаеву это тоже относилось : «Все люди нашего круга учили детей музыке. Отцы наши, не видя себе ходу, придумали лотерею. Они устроили её на костях маленьких людей...»
Родители Женьки зорко следили за каторгой его экзерсисов. Сверстники мотались по городским окраинам, валялись на пляжах Дикого Сада и Стрелки, резались в очко, а он всё пилил и пилил инструмент и никак не мог перепилить его до конца. Порой мне казалось , что это даже доставляет ему удовольствие!Когда я приходил в гости ( а это бывало несколько раз на дню, потому что я жил рядом), Женькина мама косилась на меня с неприязнью ( отвлекаю сына от занятий!), и я делал вид, что листаю свежие «Британский союзник» , или «Америку», или «Огонёк».
Женя вырос интеллигентным, ироничным юношей, щепетильным в мелочах, влюблённым в несколько избранных книг, которые знал наизусть. С детства собирал марки , на время заразил и меня этой страстью, и до сих пор, как музыка звучат во мне эти экзотические названия- «Тринидад», «Сомали», «Хайдарабад»...
В школе он учился неважно, ненавидел школярские ходячие истины, зубрёжку, зато блестяще закончил Одесскую консерваторию, а потом ещё исторический факультет Саратовского университета .*
Mы жили в одно время , читали одни и те же газеты, слушали одно и то же радио, но мой друг всегда имел своё личное мнение о том или ином событии. Как сейчас понимаю, он меньше других был совком. Помню, как, одураченный тогдашней бесстыжей пропагандой, я готов был поверить в дело «врачей-отравителей», и он посмотрел на меня презрительным взглядом :
- Как тебе не стыдно ! Это ведь провокация чистой воды!
Через две-три недели об этом объявили всему миру.
Не выносил фальши, велеречивости. Один «культурный деятель» начал укорять его за то, что он не принял участия в каком-то идиотском «детском» концерте.
- Вы для меня,- воздел он руки к небу, -сын родной! Каково снести такое от сына!
- У меня, слава Богу , ещё жив отец, - тут же холодно отпарировал Женя.
Что-то не сладилось у него с музыкальным начальством, он долго переживал,
а потом решительно снялся с места, покинул нежно любимый Николаев и переехал во Владивосток. Там нашлись и квартира, и работа, и николаевское землячество, но мы, друзья, сразу почувствовали ноту печали- по обмолвкам в письмах, по нервному их тону...
Так прошло двадцать лет.
В январе этого года он шёл владивостокской улицей за какой-то справкой – то ли в ЖЭК, то ли в военкомат, Схватило сердце. Он умер прямо на улице, в одночасье, не дождавшись «скорой»...
Хоронить его, по рассказам, пришли сотни и сотни людей. О нём поведало дальневосточное телевидение, написали газеты. Если бы все скрипачи, выпестованные им, ударили смычками по траурным струнам... Но это уже начинается та самая велеречивость, которую он ненавидел.
Несколько дней назад в музыкальном училище , где он до отъезда работал, состоялся концерт, посвящённый его памяти. Оркестром руководил один из любимейших учеников Евгения Наумовича Фишова- Аркадий Сатановский.
Перед концертом я прочёл аудитории « Притчу о скрипаче ».
Долго жизнью он жил
неподвижной,
неподъёмно-застылой,
булыжной,
друг мой едкий,
поистине давний.
Но когда все рванули
на Ближний,
Он подался
На Дальний!
Там, на самом краю
океана,
вдохновенье его
окунало
в серебристую пенную
бездну.
Он играл,
И струна окликала
Всех знакомцев
любезных.
Нас разваливать
временем стало,
нас по хворой земле
разметало,
нам нигде не найти
благодати –
ни под сипы
девятого вала,
ни под скрипку
Амати...
* Здесь автором допущена ошибка. Зиновий Наумович Фишов закончил Саратовский университет в 1958 году, а затем Львовскую консерваторию в 1964 году.
Поэт Эмиль Январёв
Притча о скрипаче
пунктир-реквием
Дом, в котором жил друг моего детства Женька Фишов, давно снесён . На его месте стоит массивная коробка какого-то «ящика». Дом , о котором я пишу, соседствовал с танцевальной площадкой, и по вечерам мы глазели, как за оградой кружились с молоденькими офицерами послевоенные скромно одетые девушки. «На скамейке, где сидишь ты, нет свободных мест...»- «Сыграй мне «Лунную рапсодию...»- «Вот тогда прогоним фрица, будет время- буду бриться...» Всё это мы знали наизусть.
И я , и Женька учились в 37-й школе, часто смывались с уроков, особенно на такие боевики, как «Иван Никулин, русский матрос». К нам присоединялись и Юра Маковиз, и два Сергея- Бузник и Вольский, и Гера Жирнов, и Давид Бык.
На многих – шинели, купленные на «тульче», на Женьке дырчатое пальто, из каждой дыры торчит кусок ваты. Но кому какое дело, что на нас надето.Мы идём на «Ивана Никулина», опять увидим Переверзева и Чиркова, и Женька, который играл на скрипке и обладал абсолютным слухом, пока мы идём, ухитряется напеть чуть не всю партитуру фильма. Но нас не так трогала партитура, как песня : «Он стоял.Тельняшка полосатая пятнами густыми запеклась...»
Сколько помню Женьку, столько вижу его со скрипкой, прижатой подбородком к плечу ( на шее у него было несводимое бурое пятно от постоянных упражнений ).
Я наизусть знал и «Песню без слов» Чайковского, и что-то из Брамса, и что-то даже из Вивальди! Гораздо позже я понял, как прав был Бабель, который писал, правда,про Одессу, но и к Николаеву это тоже относилось : «Все люди нашего круга учили детей музыке. Отцы наши, не видя себе ходу, придумали лотерею. Они устроили её на костях маленьких людей...»
Родители Женьки зорко следили за каторгой его экзерсисов. Сверстники мотались по городским окраинам, валялись на пляжах Дикого Сада и Стрелки, резались в очко, а он всё пилил и пилил инструмент и никак не мог перепилить его до конца. Порой мне казалось , что это даже доставляет ему удовольствие!Когда я приходил в гости ( а это бывало несколько раз на дню, потому что я жил рядом), Женькина мама косилась на меня с неприязнью ( отвлекаю сына от занятий!), и я делал вид, что листаю свежие «Британский союзник» , или «Америку», или «Огонёк».
Женя вырос интеллигентным, ироничным юношей, щепетильным в мелочах, влюблённым в несколько избранных книг, которые знал наизусть. С детства собирал марки , на время заразил и меня этой страстью, и до сих пор, как музыка звучат во мне эти экзотические названия- «Тринидад», «Сомали», «Хайдарабад»...
В школе он учился неважно, ненавидел школярские ходячие истины, зубрёжку, зато блестяще закончил Одесскую консерваторию, а потом ещё исторический факультет Саратовского университета .*
Mы жили в одно время , читали одни и те же газеты, слушали одно и то же радио, но мой друг всегда имел своё личное мнение о том или ином событии. Как сейчас понимаю, он меньше других был совком. Помню, как, одураченный тогдашней бесстыжей пропагандой, я готов был поверить в дело «врачей-отравителей», и он посмотрел на меня презрительным взглядом :
- Как тебе не стыдно ! Это ведь провокация чистой воды!
Через две-три недели об этом объявили всему миру.
Не выносил фальши, велеречивости. Один «культурный деятель» начал укорять его за то, что он не принял участия в каком-то идиотском «детском» концерте.
- Вы для меня,- воздел он руки к небу, -сын родной! Каково снести такое от сына!
- У меня, слава Богу , ещё жив отец, - тут же холодно отпарировал Женя.
Что-то не сладилось у него с музыкальным начальством, он долго переживал,
а потом решительно снялся с места, покинул нежно любимый Николаев и переехал во Владивосток. Там нашлись и квартира, и работа, и николаевское землячество, но мы, друзья, сразу почувствовали ноту печали- по обмолвкам в письмах, по нервному их тону...
Так прошло двадцать лет.
В январе этого года он шёл владивостокской улицей за какой-то справкой – то ли в ЖЭК, то ли в военкомат, Схватило сердце. Он умер прямо на улице, в одночасье, не дождавшись «скорой»...
Хоронить его, по рассказам, пришли сотни и сотни людей. О нём поведало дальневосточное телевидение, написали газеты. Если бы все скрипачи, выпестованные им, ударили смычками по траурным струнам... Но это уже начинается та самая велеречивость, которую он ненавидел.
Несколько дней назад в музыкальном училище , где он до отъезда работал, состоялся концерт, посвящённый его памяти. Оркестром руководил один из любимейших учеников Евгения Наумовича Фишова- Аркадий Сатановский.
Перед концертом я прочёл аудитории « Притчу о скрипаче ».
Долго жизнью он жил
неподвижной,
неподъёмно-застылой,
булыжной,
друг мой едкий,
поистине давний.
Но когда все рванули
на Ближний,
Он подался
На Дальний!
Там, на самом краю
океана,
вдохновенье его
окунало
в серебристую пенную
бездну.
Он играл,
И струна окликала
Всех знакомцев
любезных.
Нас разваливать
временем стало,
нас по хворой земле
разметало,
нам нигде не найти
благодати –
ни под сипы
девятого вала,
ни под скрипку
Амати...
* Здесь автором допущена ошибка. Зиновий Наумович Фишов закончил Саратовский университет в 1958 году, а затем Львовскую консерваторию в 1964 году.